Одним из тех, кто внес свою лепту в работу внешнеполитического ведомства Кыргызстана, является советник Дипломатической службы МИД Айбек Дехканов. В 1982–1984 годах он служил в Афганистане.
— В каком вузе вы изучали язык дари?
— В 1976 году, окончив столичную школу № 6, я поступил в Ташкентский государственный университет и в 1981-м окончил восточный факультет, отделение языка дари. После этого начал работать в отделе востоковедения Академии наук Киргизской ССР.
— Вы знали, что будете служить в Афганистане?
— Да. Еще на военной кафедре мы изучали все аспекты, тонкости и технику спецпропаганды, а по окончании нам присвоили военно-учетную специальность 60-21 "спецпропаганда". После четвертого курса мы проходили сборы-подготовку в Туркмении вблизи советско-иранской границы. Там была практика по совершенствованию методов политической работы с населением Афганистана и специальной пропаганды. Большинство студентов нашего факультета, изучавших дари и фарси, служили в Афганистане спецпропагандистами.
С февраля 1982 года мы с моим другом и одногруппником Замиром Арыновым проходили службу в подразделении отдела пропаганды в крепости Бала-Хиссар, на окраине Кабула. Наши ребята по очереди участвовали в боевых действиях и армейских операциях. Надо признать, что моджахеды воевали умело, сочетая храбрость с военной хитростью. Они ведь практически с детства владели оружием и были мотивированными бойцами — согласно их религиозным убеждениям, шахид (погибший за веру) сразу попадает в рай.
— Что вас удивило в Афганистане как специалиста?
— Запах, который я не могу забыть до сих пор. Запах их кухни вперемешку с запахом быта. Словами это описать невозможно... Еще я думал, что местные пьют чай из пиал, но, к своему удивлению, ни разу такого не видел: они пили чай только из стаканов французской компании.
Нам, военным переводчикам, было нетрудно найти общий язык с местным населением: большинство афганцев, не пуштуны, говорят на дари. К тому же мы сами похожи на тамошних узбеков и таджиков. Когда говорил местным жителям и военным, что я мусульманин из Средней Азии, они становились более приветливыми. Во время боевых действий в пустыне мы встречали представителей кочевых пуштунских племен. Их называют "мардуме кучи", что переводится как "кочевой народ". Образ жизни и некоторые обычаи схожи с нашими. В отличие от большинства афганских женщин, представительницы пуштунских кочевых племен никогда не носили паранджу.
— Советская армия в Афганистане уделяла особое внимание политической работе и пропагандистским мероприятиям. Какой опыт применяли вы?
— Тогда против всего личного состава 40-й армии вели активную пропаганду западные радиостанции и печатные издания. Мы прослушивали и записывали их материалы, а затем делали анализ. Изучали литературу, захваченную в ходе боевых операций, и листовки. Каждый квартал мы готовили для офицеров брошюры о военно-политической обстановке в Афганистане за определенный период. Также давали расклад по экономическому и социальному положению.
Наши спецпропагандисты во всех крупных подразделениях вместе с разведкой вели переговоры с полевыми командирами, старейшинами и муллами, контролировавшими свои территории, чтобы создать там "зоны стабильности". То есть мы даем им оружие, деньги, продукты в обмен на информацию и не трогаем их территорию. Они не нападают на наши колонны и подразделения и сообщают о чужих группах боевиков. Был у нас еще один метод работы: одевшись как местные жители и взяв с собой по пистолету, мы ходили по базару и слушали разговоры. Беседовали с торговцами, чтобы выяснить отношение населения к нашей армии. Но впоследствии руководство отказалось от этой практики, опасаясь за наши жизни.
— Вы встречали в Афганистане бойцов и офицеров из Кыргызстана?
— Осенью, кажется, 1982 года прибыли сменщики из числа офицеров. Мне поручили ознакомить их с текущей обстановкой и местными традициями. После лекции я познакомился с военным финансистом Эмилем Таранчиевым. А позже узнал, что в городе Газни по линии КГБ СССР служил наш земляк, известный разведчик, дипломат и ученый, специалист по Венгрии, ныне покойный Акылбек Салиев.
— Какие события в Афганистане вам запомнились сильнее всего?
— В 1983 году я был прикомандирован к 345-му гвардейскому воздушно-десантному полку для участия в боевой операции. За три дня мы выполнили поставленную задачу, и нас отправили в Панджшерское ущелье. Оно было вотчиной известного полевого командира и политического деятеля Ахмад Шаха Масуда. Меня поразила табличка с надписью на дувале брошенного афганского дома, в котором находился штаб батальона: "Двор пристрелян, территорию пробегать быстро!".
А еще на той войне советские солдаты, несмотря ни на что, забирали тела погибших товарищей с поля боя. Привязывали их веревками или проволокой к БТР и так доставляли в часть. Зачастую моджахеды, обстреливая колонну, буквально нашпиговывали свинцом тела наших ребят. Были случаи, когда бойцы, попав в окружение, по рации вызывали огонь на себя. Они знали: если попадут в плен, смерть будет долгой, страшной и мучительной. Кстати, поэтому мы всегда носили в кармане на рукаве пулю или гранату для себя.
— Встречались ли вам иностранные наемники?
— Во время боевых действий мы всегда улавливали по рации разговоры на арабском, английском или китайском языках. В феврале 1983 года я участвовал в военной операции в провинции Пактия, возле города Гардеза. По поручению шефа, полковника Петра Митькина, зашел к нашим советникам ХАД (Служба государственной безопасности Афганистана. — Ред.) и узнал, что в зоне действуют французские врачи: они проводили операции, лечили раненых и больных моджахедов, производили видеосъемку наших войск.
Я озвучил эту информацию на оперативном совещании. Прилетел туда простывшим, а в горах снега по колено и сильный мороз, который меня добил, — сильно подскочила температура. Руководство приняло решение заменить меня. И вот сижу я в вертолете, жду летчиков, вдруг подбегает какой-то офицер, заглядывает и спрашивает: "Пленных возьмешь?". Я говорю: "Возьму. Сколько их?". Он: "Трое". Я ему: "Давай". Через полчаса приводят пуштуна — голубоглазого, лысого (но было видно, что он рыжий), нос с горбинкой... Настоящий пуштун, однако меня смутили его джинсы (мелкий вельвет) и гражданский сапог на одной ноге (вторая была босой), афганская рубашка, а сверху черная синтепоновая куртка. Я посадил этого пуштуна на скамейку в Ми-8, направил на него ствол автомата, передернул затвор — и дальше сижу. Вдруг прибегает майор Сметанин и спрашивает: "Где француз?". Я удивленно: "Какой француз?". Он достает французский паспорт с цветной фотографией, там штамп о переходе границы в Пакистане. Внутри документа визитки, куча накладных на получение лекарств и фотоматериалов, а также печать Исламской партии Афганистана. Значит, этот парень имел право давать поручения и заверять их печатью...
Пока мы ждали летчиков, я решил поговорить с ним по-испански. На вопрос, как он оказался на территории, не контролируемой официальной афганской властью, француз ответил, что он представляет международную организацию "Врачи без границ", окончил медицинский институт в Париже, у него есть родители и брат, которые там живут. Потом пришли летчики, а с ними подполковник авиации, по национальности армянин, который отлично знал французский. Они продолжили беседу, французу нашли портянку и обмотали голую ногу. В Кабуле нас встречали контрразведчики и врач. Он проверил, нет ли обморожения, обработал французу ногу спиртом, а потом на него надели валенки. Утром его передали афганской службе безопасности, а через неделю в газете "Известия" вышла статья, что доблестные афганские войска в ходе боевой операции взяли в плен французского врача Филиппа Огайяра. Еще через полгода официальный Кабул и моджахеды договорились обменять его на пленных.
В феврале 1984-го мы с Замиром Арыновым завершили службу, я вернулся во Фрунзе, он — в Ташкент. Меня наградили медалью "За отвагу", а Замира — орденом Красной Звезды. В октябре 1990 года я последний раз съездил в Кабул в составе официальной делегации Киргизской ССР. После Афганистана продолжил трудовой путь в Академии наук, в комсомоле, в райкоме партии, в "легендарном" парламенте, МИДе... Но Афганистан навечно остался в моем сердце.