Как пишет колумнист Sputnik Казахстан, Катя возвращалась с ночной смены, а на пустыре, откуда до их дома рукой подать, ее встретил пьяный подонок. Девушка пыталась сопротивляться, да где там против здорового мужика. Горло ей своими лапами сжал, говорит: "Пикнешь — придушу". Она и не пикнула, только давилась бессильными слезами…
А до комнаты добралась, тут ее и прорвало — девчонок рыданиями своими перебудила. Что делать? Заявлять или нет? Стыдно.
— Да ты что, — возмущались подруги, — неужели такое прощать этой скотине! Так он завтра еще кого-нибудь встретит… Надо, чтобы его нашли. И нечего стыдиться, ты-то в чем виновата?
В общем, пришла Катя с заявлением в полицию. А дежурный там — старый опытный воробей, который боится, что его на мякине проведут.
— А ты, — интересуется, — не врешь, девушка? Тебя точно изнасиловали? А то потом окажется, что это сожитель твой, что он жениться обещал, да передумал вдруг, вот ты и заявила ему в отместку (справедливости ради заметим, что такие случаи бывают).
Но Катя никого обманывать не хотела, а потому твердо стояла на своем. И дежурный, зарегистрировав ее заявление, проводил потерпевшую к сотруднику уголовного розыска.
Опер молоденький, веселый такой.
— Давай, — говорит, — девушка, во всех деталях, как родной маме. И не смущайся, это со многими случается.
Вопросами так и сыплет: "Как он тебя раздевал, как половой акт совершал?"
А тут еще коллеги его постоянно в кабинет заходят, интересуются, кого изнасиловали. Ее? И разглядывают, как картину какую.
Стыдно Кате, чувствует, все лицо огнем горит. Будто ее опять раздевают, как там, на пустыре.
А затем к следователю ее отправили. Тот мужчина постарше, повоспитаннее, на "вы" обращается. Пришлось Кате и ему опять все повторять.
На другой день опять вызвали в уголовный розыск, и ей пришлось отпроситься с работы. Опер снова расспросил девушку о приметах насильника.
Несколько дней потом Катю не трогали, и она уже решила, что забыли про нее. Но ошиблась — от следователя повестка пришла.
Завели ее в кабинет, там четверо мужчин сидят и еще какие-то люди. Как потом узнала, понятые.
— Знаете кого-нибудь из них? — спросил следователь, указав на мужчин.
А Катя как увидела второго слева, так у нее внутри все будто оборвалось — вот он, гад! И глаза такие же холодные, как тогда, на пустыре, и шрам на губе — он почему-то особенно в память врезался.
— Врешь ты все, шлюха подзаборная, — заорал парень, когда девушка указала на него. И еще кое-что непечатное добавил. Увели его.
Но увидеться с ним Кате пришлось еще не раз. Следователь вызывал ее на очные ставки. Катя шла на них, как на Голгофу. Подследственный, терять которому было нечего, всячески оскорблял потерпевшую.
Следователь, правда, каждый раз его одергивал, но рот-то ему не мог закрыть, как он тогда Кате на пустыре…
После таких "свиданий" девушка тихонько плакала ночами, уже не раз пожалев о своем заявлении в полицию.
На работе о случившемся с ней все знали, она замечала это по насмешливым взглядам парней из цеха. Что обидно, ей не сочувствовали.
Однажды вечером ее вызвал из квартиры пожилой, хорошо одетый мужчина. У женщины, пришедшей вместе с ним, было волевое красивое лицо.
— Здравствуй, Катерина, — сказала она. — Ты, наверное, поняла, что мы его родители. Давай договоримся по-хорошему. Сколько ты хочешь за моральный ущерб? Двести тысяч хватит?
— Нет, не прощу я вашего сына, и денег мне ваших не надо!
Юркнула Катя в квартиру, и дверь на замок.
На следующий день женщина пришла одна. Она била на жалость: вот, мол, смотри — будет и у тебя сын. Вдруг такое же с кем-нибудь сотворит? Никто от этого не застрахован. Нужно уметь прощать. А они с мужем за это Катю в беде не оставят. Только пусть заявление заберет. И в конце предложила уже 500 тысяч. Катя отказалась.
А неделю спустя около подъезда дома к ней подошел высокий, с ухмылкой на лице парень.
— Слушай, детка, — почти ласково сказал он. — Лучше сделай, как тебя просили — забери свое поганое заявление. Иначе будут другие методы убеждения, пожалеешь, что на свет белый родилась…
— Да идите вы все… Знаете куда? — крикнула Катя, чувствуя, что вот-вот сорвется и вцепится руками в эту наглую ухмыляющуюся физиономию. Вечером опять держала совет с подругами — может, действительно наплевать на все и отказаться от заявления — сколько же можно мучиться? Но те все-таки уговорили ее держаться до конца.
Правда, одну Катю с тех пор никуда не пускали. На работе попросили мастера не ставить ее в ночную смену, мол, они за нее отработают.
Парня того она больше не видела, но ей несколько раз звонили по сотовому с незнакомых номеров. Голоса были разные, но угрозы почти одинаковые. Катя не слушала до конца — отключала.
В один из осенних дождливых вечеров Катя получила повестку в суд. Подруги пойти с ней не могли — им нужно было на работу, да их бы и не пустили — заседание-то закрытое.
На крыльце суда она увидела отца и мать своего обидчика в окружении многочисленных родственников. Обойти их было нельзя, и Катя прошла между ними, как сквозь строй.
— Дождалась, сволочь?! — сказал ей отец подсудимого. — Радуйся…
— Шлюха! — злобно прошипела его супруга.
Катя села впереди, сразу за прокурором. Так она чувствовала себя безопаснее. Все, что было дальше, помнила плохо, будто происходило это не с ней, а с совсем другим человеком. От Кати (уже в который раз!) требовали рассказать во всех подробностях о случившемся. И хотя в зале сидело немного народу, вспоминать опять об унижении было тяжело.
Как только слово давали подсудимому, он начинал поливать девушку такой грязью, что она только чудом не теряла сознание от стыда. Оскорбительный выпад был и в каждом вопросе его адвоката. И хотя вынесенный приговор оказался суровым, Кате показалось, что это не насильника судили, а ее, потерпевшую.
— Если бы я знала, что все так будет, ни за что бы в полицию не пошла, — сказала она вечером подругам.
И будьте уверены — не пойдет. Как не пойдут и ее подруги, если, не дай бог, с ними случится что-то подобное. Как не идут сейчас многие потерпевшие и свидетели, боясь огласки, унижения. И тем самым помогают преступникам и дальше творить беззаконие.
А что же делать, если общество не может защитить их честь и достоинство? В самом деле, как можно реально обезопаситься от нападок потерпевшего или свидетеля? Приставить к каждому по полицейскому? Или привлекать к уголовной ответственности каждого родственника или знакомого подследственного за оскорбительную реплику, угрозу или клевету в адрес участника процесса? Но это нереально.
К тому же в обществе, кроме писаных правовых законов, существуют неписаные, то есть моральные. Если одни органично дополняют другие, общество социально здорово. Но у нас между этими законами много противоречий. Зачастую предприятие выдает преступнику такую характеристику, что его впору орденом награждать, а не к уголовной ответственности привлекать. И наоборот, на человека без вины пострадавшего, пытающегося добиться восстановления своих чести и достоинства, мы зачастую вешаем ярлык сутяги и жалобщика. И сколько таких перекосов в нашем сознании?
Но для многих тех, кто все-таки рискнул заявить о сексуальном преступлении, следствие зачастую складывается гораздо хуже, чем у нашей героини Кати. Как сообщает общественный фонд "НеМолчиkz", недоказанные моменты в деле идут в пользу подозреваемого. Когда жертва устает от бесконечных стрессов, грубости следователей и беготни — а женщина устает уже через неделю, — дело закрывают за недоказанностью. Для того, чтобы оно не пошло дальше на доследование, с потерпевшей заключают мирный договор: подозреваемый приносит следователю деньги, следователь выступает медиатором в коррупционном сговоре группой лиц, часть денег предлагается жертве, которой рано или поздно придется обратиться к психотерапевту, что стоит больших денег, и в итоге она сдается, берет деньги.
Так что нашей Кате еще повезло. Если, конечно, можно так сказать…
