Я попал в плен к фашистам 5 июля 1941 года, в самом начале войны. Так я, офицер Красной армии, стал узником концлагеря. Фашисты принимали нас за животных, вы даже представить не можете, как они нас мучали, как издевались…

Гитлеровцы хотели, чтобы мы, жители азиатских республик СССР и Кавказа, воевали против французских партизан. Для этого нас повезли во Францию на поезде, но эшелон разбомбила авиация союзников. Естественно, в суматохе мы бежали…

Нас спасла француженка Елена Бертран: спрятала беглецов в винном погребе своего отца. Эта девушка также помогла нам связаться с французскими партизанами. Так я снова начал истреблять фашистов. Сражался отчаянно, за что и получил звание офицера и медали французского Сопротивления. Тогда в ужасе войны мы с Еленой поняли, что любим друг друга. После победы я увез ее в Кыргызстан.

Мне было восемь лет, когда я стала узницей концлагеря. Фашисты заставляли нас, детей, таскать камни для строительства дороги. Мы ели отходы, мусор…

Со мной был трехлетний мальчик Юра, он называл меня мамой. Я действительно стала восьмилетней мамой и старалась уберечь его от смерти.

Немецкие врачи брали у нас кровь для своих раненых. Многие дети после этого умерли. Нас спасли белорусские партизаны и красноармейцы… После войны за Юрой приехала настоящая мама, а я нашла свою семью лишь через 18 лет.

Я тогда была молоденькой, неприметной девчонкой и… разведчицей. Мы помогали вылавливать предателей. Как-то пришла информация, что в одном из домов скрывается завербованный немцами диверсант. Якобы он прятался там у своей любовницы.

Нужно было проверить, действительно ли предатель там живет. Для этих целей выбрали меня: я должна была постучаться к ним и поинтересоваться о соседнем доме — он стоял заколоченный, и по легенде я хотела там пожить.

Помню, как мне открыла дверь молодая, красивая женщина:

— Что тебе нужно?
— Вы не знаете, кто в этом доме живет?
— А тебе зачем?
— Мы с мамой там пожить хотим.
— Знаю я, кто там жил, но съехали они давно. Два года уже переписку не ведем.

В этот момент из дома выходит мужик. Здоровенный амбал, руки в боки. Кричит: "Там у тебя не чекистка ли интересуется?". Женщина всплеснула руками: "Какая из нее чекистка? Соплячка какая-то"…

Вечером мы с ребятами пошли их брать. Я заползла на крышу, но там была огромная дыра, и я полетела головой вниз.

От шума он, конечно, проснулся и выбежал на меня с гранатой. Я вцепилась в него мертвой хваткой и стала орать от страха. Потом прогремел взрыв: это была граната. Когда очнулась, вокруг все было в крови. Меня повезли в Новосибирск, в госпиталь, там и выходили. За этот случай я получила медаль "За боевые заслуги".

Казалось, ничто живое не может выжить в этом аду — таким напряженным был бой. Наши окопы словно отутюжили. В меня попал осколок снаряда, спасибо ребятам, которые отнесли с поля боя в медсанбат.

Когда я очнулся, в ужасе осознал, что у меня пропала речь. Я мог изъясняться только глазами. Лечение длилось 9 месяцев, и я очень благодарен врачам казанского госпиталя, которые вытащили меня с того света.

Никогда не забуду лицо сестры главврача, которая сфотографировала меня, когда я наконец смог встать. Этот снимок она отправила моим родителям в Кыргызстан, мол, смотрите, ваш сын жив! Имена их вспомнить не могу, а вот лица запомнил навсегда…

Нам дали задание любой ценой уничтожить пулеметную точку. Фашисты укрепились хорошо: они спрятались в доме и из окна отстреливали каждого, кто осмеливался подойти к ним ближе.

Мне, как командиру отделения, нужно было решить, кто из моих ребят пойдет на это задание. Я выбрал одного из них и стал ждать. Пулеметная очередь, вскрик и тишина... Мой товарищ убит, а мне нужно выбрать следующего.

Я не могу биться в истерике или причитать — идет война. Выбираю другого солдата, он идет на смерть. И вновь строчит пулемет, а мой боец убит.

Надо посылать третьего солдата, а что остается? Смотрю на своих бойцов и думаю: я же человек… Решил сам пойти. Вернусь — хорошо, если нет — значит, судьба моя такая. Я схитрил, обошел этот домик через два квартала, с тыльной стороны. Пришлось ползти, чтобы меня не заметили…

Плавно, как кошка, открыл дверь и тут же выстрелил в пулеметчика. Его помощник испуганно посмотрел на меня и поднял руки. Я связал его ремнем, чтобы привести к своим как свидетеля. Любое боевое задание — это идти на смерть…

Это было на Украине. Мы пришли на ферму попросить еды. Там проживал хозяин, пожилой мужчина, и его молодая красавица-дочь. Она приготовила нам еды, и после обеда один мой товарищ шепнул: "Пленный чех рассказал, что тут поблизости крематорий есть. Пойдем, поглядим".

Мы и пошли. Там овраг был, мы спустились и увидели печи крематория, и оттуда на велосипедах вылетают хозяин фермы с дочерью. Потом я узнал, что они и заведовали крематорием. На протяжении четырех лет сжигали тела людей и этим пеплом удобряли поля… А мы ведь ели то, что взросло на этой земле. Вот что война сделала с простыми людьми.

Когда началась война, я был совсем мальчишкой — мне исполнилось 15 лет. Мы жили на Украине, от войны нам пришлось бежать. Немцы с самолетов видели нескончаемый поток беженцев и расстреливали их, сбрасывали бомбы… Один осколок попал мне в ногу.

"Надо ампутировать!" — сказали врачи. К счастью, один из докторов сжалился надо мной и решил спасти ногу. Он и выходил меня.

Сначала на фронт забрали отца, потом ушел я. Писал письма маме, но ответа ни разу не дождался. За всю войну мне ни разу не пришло письмо…

Я старался не думать, жив ли отец и что стало с мамой. Лишь много лет спустя узнал, что они живы. Каким-то чудом папа нашел маму, и они поселились в Риге. Вот так война нас разбросала.

Отец ушел на фронт, а через год нам пришла похоронка. Я мог не воевать, ведь в местном самоуправлении работали мои родственники, они бы сделали, что надо. Но мог бы я себя считать мужчиной, если бы отсиделся дома? Нет, я бы себя презирал.

В апреле 45-го нас от Германии отделяла лишь река Одер. Немцы на том берегу укрепились, они были вооружены до зубов, но нам нужно было переправиться через реку любой ценой. Мы плыли на плотах, а они расстреливали нас из всех орудий. Очутившись на другом берегу, я обернулся и увидел страшное: река наполнилась телами наших солдат, даже воды не было видно!

Жители Берлина нас боялись. Они уже знали, во что их братья, отцы и сыновья превратили советскую землю. Но мы не были фашистами. Каждый день с утра нам читали приказ Сталина: запрещалось разрушать памятники, убивать стариков, женщин и детей. Мародерство было строго запрещено, разрешалось лишь снимать обувь с убитых врагов, потому что наши сапоги износились.

29 апреля я участвовал в боях за рейхстаг, когда вдруг почувствовал невыносимую боль в груди. Очнулся в палаточном госпитале, от руки, легкого и нескольких ребер ничего не осталось. Ампутировали руку прямо там — врачи просто отпилили раздробленную кость. Кажется, мне даже не дали обезболивающее.

Несколько дней нас везли в душных вагонах в польский госпиталь, за это время в ране завелись черви… Через несколько дней я услышал, как по больничным коридорам прокатилось громкое "Ура!". Мы победили, наконец победили!

Я видел, что немцы сотворили с советской землей. Их были тысячи — сожженных дотла деревень. Я помню глаза людей, которые стояли у пепелищ, — это были их дома.

Дети, жены, родители наших бойцов были убиты фашистами. Неудивительно, что, оказавшись на немецкой земле, некоторые солдаты стали грабить и убивать мирных жителей. Но СМЕРШ быстро навел порядок: насильников и мародеров расстреливали перед строем.

Осенью 1942 года я стал красноармейцем, а вернулся домой лишь через семь долгих лет... День своего возвращения не забуду никогда.

Это было раннее утро 6 ноября 1949 года. Я прибыл на станцию "Пишпек" на поезде. Оглядев зал ожидания, расстроился: никто из родных меня не встретил...

На контрольно-пропускном пункте у меня спросили фамилию, чтобы выписать квитанцию. Я назвал ее, и тогда какой-то казах в лисьем малахае, дернув за ручку, взял у меня чемодан. Я не сразу узнал в старике своего отца Жумаша, а он не узнал меня, — только услышав фамилию, понял, что я его сын.

Так семь лет разлуки сделали нас чужими. Вот только глаза отца светились: его сын вернулся домой живым! Мы погрузили мой багаж на верблюда и на лошадях поехали домой.